Внешний вид: смотреть.

Когда до Майрона доходят слухи, он отказывается в них верить. Это ведь далеко не первый раз и не последний - теперь, когда он маячит за спиной Тени бледным отблеском холодного лунного света.

О Майроне многое говорят, но хорошее - никогда. В последние полгода он находит в себе силы мириться с этим: с тем, как непонимающе смотрят ему вслед бывшие коллеги - их, думает Майрон, можно понять; с тем, как его ориентация помалу становится общественным достоянием - это нездоровое любопытство не укладывается у Майрона в голове. Но в тот момент, когда в Предместье обнаруживается убийца, подозрительно схожий по описанию с ним самим, Майрон понимает, что его мир постепенно трещит по швам, а раздражение переполняет такую бездонную, казалось бы, чашу терпения. Шепотки за спиной изматывают его хуже любых физических упражнений. И командору об этом Майрон не говорит ничего.

Майрон думает, что может с этим справиться.
В конце-концов, когда-то приходилось тяжелее.

Он получает информацию по крупицам, даже не прибегая к помощи духа. Достаточно обрывков разговоров из коридоров, отчётов боевого отдела, накорябанных словно бы наспех, безнадёжно криво и неопрятно. В конечном итоге ему в глаза бросается знакомое имя: на листе пергамента оно дважды обведено красными чернилами, словно отражая способность владельца безраздельно привлекать к себе чужое внимание. С некоторым запозданием Майрон узнаёт почерк Ксуло: «Я просил указывать имя. Имя, а не дату!» — вычитывает Майрон и не выдержав, усмехается. Ксуло, при том, что провёл в отделе аналитики всего несколько месяцев - пожалуй, самый горячечный из них всех. Может быть, самый увлечённый. И думая об этом, Майрон испытывает какую-то необъяснимую зависть и тоску. Он никогда не был таким же вдохновлённым. Серый, ровный и ничем не примечательный - блеклое пятно в жизни родного отдела. А теперь - белое бельмо, никому не дающее покоя.

Но Ксуло слишком мало работает в Страже, чтобы узнавать имена всех сотрудников. И уж тем более он едва ли встречался с Четвергом - его, к сожалению Майрона, забыть невозможно. В конце-концов он тихо рычит, накрывая лицо ладонью и откидывается на спинку кресла, отгоняя поднимающееся внутри разочарование. Ну почему, почему именно Четверг? «Неужели» — на грани отчаяния думает Майрон, «Неужели этого проклятого убийцу не мог увидеть кто-то другой?». И возможно, проблема в том, что искомый им преступник работает в Предместье и мало кто из Стражей настолько же эффективно работает в тамошних местах, нежели Четверг - но это, пожалуй, слишком слабое утешение.

Для того, чтобы выяснить, что у Четверга в этот день выходной Майрону хватает десяти минут.
На сам разговор он решается дольше.

— Двадцать минут. — убеждает Майрон себя, пока ноги сами несут его по смутно знакомому маршруту. Он бывал в этой части Валдена раньше, пусть в доме Четверга - никогда. Дождевые капли отбивают по мокрым камням задорную чечётку и пляшут на его плечах, будто хотят достучаться. Но Майрон уже почти не чувствует ничего - а ведь ещё полчаса назад он стучал от холода зубами. В опускающихся сумерках он выдыхает белесые облачка пара и уже давно не поправляет насквозь мокрый плащ, окрашенный в серый тяжёлыми дождевыми каплями и грязью из глубоких луж в ямах на мостовой.

Когда Майрон останавливается у искомой двери, он стучит слишком тихо.
И испытывает совершенно детское желание развернуться и уйти.

Его желания словно бы слышат боги: из-за запертой наглухо двери не отзывается никто. Но вместо того, чтобы радоваться, Майрон только поджимает посиневшие от холода губы и стучит ещё раз - громче, пытаясь заглушить шум не на шутку разошедшегося ливня. А потом вдруг понимает, что забыл предупредить Четверга о своём визите. Выходной. У него был выходной. И только боги знают, где Четверг обычно предпочитает отдыхать.

У Майрона, кажется, совсем не осталось сил на то, чтобы краснеть, но он краснеет всё равно, сконфуженно осознавая, что он стоит как полнейший идиот перед чужой дверью и непонятно чего от неё ждёт. И рубашка неприятно липнет к телу, холодит кожу, вызывая почти что лихорадочную дрожь.

Да проклянёт его Воля.
Майрон поднимает руку, чтобы постучать ещё раз и дверь наконец открывается.
Он непонимающе смотрит на неё несколько секунд: глупо стоит с поднятой рукой, всё ещё растрёпанный и красный.
А потом - кашляет, возвращая себе невозмутимый вид.

И заявляет, одёргивая полы липнущего к ногам плаща: — Мне нужно войти.
Он звучит убедительно, пусть и понимает в какой-то момент, что должен был хотя бы назвать причину. Майрон не раскаивается: в конечном счёте он никогда не был хорош в общении с людьми.

Дверь, застрявшая было на цепочке, открывается настежь и Майрона наконец встречают: чрезмерно весёлое лицо Четверга, которому чужие страдания, видимо, отчего-то кажутся смешными; тусклое окошко света где-то за его спиной, неспособное осветить горы вещей, валяющихся посреди коридора; запах алкоголя - он ударяет Майрону в ноздри, фактически вынуждая его отшатнуться. Нет, так не пойдёт - Майрон стоит твёрдо, потому что бежать уже нет ровным счётом никакого смысла.

Хозяина квартиры, кажется, совершенно не беспокоит - будет он стоять на пороге или уйдёт, но Майрон закрывает за собой дверь и в бархатной полутьме долго возится со своим плащом, пытаясь сдёрнуть его с плеч. Ткань вся натягивается и влажно трещит, не позволяя стянуть себя без жертв и Майрон только недовольно хмурится. Он в доме у одного из самых типичных представителей боевого отдела, ему не рады и разговор, вероятно выйдет тяжёлым - по крайней мере, Майрону всегда было тяжело сладить с пьяными людьми. В конечном счёте, почти что чертыхаясь себе под нос, он давит в себе желание огрызнуться. Если отказаться сейчас от выпивки, кто знает, будет ли Четверг сговорчив и станет ли он рассказывать об увиденном, но так и не указанном в отчётах.

— Вообще-то уважающие себя аналитики не садятся за один стол с болванами из боевого отдела. Очень хорошо, что я уже не аналитик. А ты, быть может, не болван. — бросает Майрон вслед исчезающему за дверью Четвергу и продолжает борьбу с вымокшей одеждой. Шутка, на удивление, звучит беззлобно.

Когда он всё же справляется с поставленной задачей, то находит искомое в большой комнате, которая, по определению, должна быть гостиной. Разумеется, завалена всяким хламом - Майрон смотрит на Четверга и понимает, что он очень далёк от таких понятий как «аккуратность» или «опрятность». Ему, кажется, вообще плевать, в каком виде комната предстаёт перед гостями. Майрон находит эту черту эгоистичной и прикусывает язык, вспоминая, что у самого не квартира, а библиотечный склад. Но, по крайней мере, чьи-то штаны, испачканные в зелёной слизи, не валяются у всех на виду.

— Я не планировал задерживаться дольше двадцати минут. Но, похоже, выбора нет, верно? — бровь Майрона изгибается и чуть приподнимается вверх. Он задумчиво смотрит на свободное пространство рядом с Четвергом, на один-единственный свободный диван и одинокий стул рядом с собой. А потом решает, что сидеть на стуле, как провинившийся школьник, не будет и кивает на слегка поношенный комплект одежды, мирно покоящийся на спинке ближайшего дивана. — Я могу использовать эту?

Поворачиваясь к Четвергу спиной Майрон невольно ассоциирует эту сцену со сборами после тренировки: все повёрнуты каждый к своему шкафчику, никого не волнует, какие трусы напялит на себя сосед и у кого сколько на спине шрамов - кроме Майрона, конечно. Наверное, именно поэтому он даже не пытался в свои школьные годы уйти в спорт. Но не только: это рядовая процедура, в которой нет места для смущения или стыда. Они оба мужчины и никакой вид оголённой спины или задницы не должен стать для Четверга проблемой - в конце-концов, Майрон как-то слышал, что он встречается с девушкой из боевого отдела. И сейчас почувствовал себя спокойно. «Рядовая процедура» - напоминает он себе, стягивая через голову тёмно-синий галстук.

Обычно он хорошо чувствует взгляды, направленные в спину, но сейчас лопатки не прожигает холодом и в затылке не свербит. Он успокаивается и немного расслабляется. Думает о том, что стоит научиться ладить с коллегами - это бы неплохо сказалось на результатах разъяснительных бесед. А потом, Майрон понимает, что раздеваться в молчании неправильно и решает, что момент достаточно подходящий, чтобы наконец выложить все свои карты на стол.

— Твоё последнее поручение, вот что меня интересует. — спокойно заявляет Майрон, расстёгивая пуговицы на посеревшей от влаги рубашке. Он расправляется с ними медленно, отлепляя ткань от влажной и холодной кожи, а потом стягивает, бережно вешая на спинку стула. Ему приходится размять затёкшие плечи, Майрон задумчиво трогает пальцами предплечье, проминая мышцы и нащупывает наконец припухшую метку. Проклятье, Аркан. В какой-то момент Майрон даже вздрагивает: невозможно не заметить бордовый след на мертвенно-бледной коже. Потом - пожимает плечами. Какая, впрочем, Четвергу разница, с кем он спит. Майрон мог бы поспорить - своей девушке Четверг оставляет такие же. То, что он может знать о репутации заместителя, якобы пробившегося наверх через постель, Майрона не особо волнует. Он вообще старается пропускать беспочвенные слухи мимо ушей.

— Ксуло из аналитики, принимавший твой отчёт передал мне, что один из убийц, которых ты там видел, был на меня похож. Это не первое донесение, но раньше его всегда видели издали. А теперь, выходит, он достаточно осмелел, чтобы подбираться к Страже вплотную. — тихо щёлкает застёжка на брюках. Майрону приходится сделать усилие, чтобы вытащить себя из намертво прилипшей ткани. Он приподнимается на носках, просовывает под пояс брюк большие пальцы и тянет, фыркая от неприятных ощущений. Кожу бёдер холодит мокрый - так что хоть выжимай - хлопок. Он загибает ткань сантиметр за сантиметром, а потом задевает костяшкой пальца синяк на бедре - ещё одна отметина, явно говорящая о том, что у Аркана совершенно нет терпения. Майрон честно пытается о нём не думать и это уже, по правде говоря, больше похоже на: «не думай о белой обезъяне». Одним словом - бесполезно. Если не считать того факта, как сильно остужает чужое присутствие, Майрон почти что заводится, размышляя о том, что ему бы понравилось раздеваться для Аркана. Воображение играет злую шутку - он дёргается, готовый выгнуться, подставляя загривок под ровные зубы и замирает, выдыхая спокойно и как можно тише. Наваждение проходит - Майрон наклоняется, стягивая мокрую ткань с коленей и щиколоток.

На несколько секунд Майрон замирает в нерешительности. Он складывает брюки на стул и встаёт перед вопросом, вдруг кольнувшим его приступом смущения. Стоит ли вообще избавляться от белья? Он едва заметно переступает на левую ногу и понимая, что мочить сухой комплект одежды всё равно, что сесть на диван в своей родной, тянет вниз светлую ткань. На безмолвную стену он смотрит с укором и даже чуть-чуть обречённо. А потом Майрон понимает, что его знобит. Когда он наклоняется снова, поднимая одну ногу и собираясь стянуть бельё со второй, его прихватывает приступ головокружения и мелкого, едва слышимого кашля - слишком похожего на тот, каким он обычно заходится поздней осенью. Майрон молится, чтобы кашель был не кровавым и опирается о стену одной рукой, замирая в ожидании ещё одного приступа. Ничего не происходит и он поднимает ступню над полом, наконец избавляясь от белья. Воздух, наверняка показавшийся бы Майрону тёплым в любой другой момент, обжигает кожу прохладой и он ёжится, поворачиваясь к дивану и подхватывая широкую, растянутую футболку без всякого рисунка. Она бежевая - цвет вполне приемлемый. И даже без пятен - этому Майрон успевает порадоваться. Он одевает футболку через голову, напоследок растирая влажную шею и натягивает штаны, очень напоминающие пижамные. Тоже, кстати, большие.

Когда они начинают сползать, Майрон устало думает, что в этой квартире, должно быть, регулярно устраиваются на ночлег великаны.

— Собственно, я пришёл только за этим. — заканчивает Майрон, в несколько шагов пересекая пространство и поддевая бутылку текилы, усаживается на диван напротив. Он отстранёно замечает, что не ожидал от Четверга такого гостеприимства и рассеянно думает о том, что, должно быть, зря был к нему так агрессивно настроен.

Прежде чем сесть, он делает из горлышка бутылки два больших глотка и запах алкоголя, с которым Майрон уже давным-давно не имел каких-либо дел, ударяет в ноздри, а язык обжигает жидкостью - резко и сухо, заставляя поморщиться. Он ощущает, как пойло пламенной струёй задерживается в гортани и на смену жжению приходит лёгкая горечь. Потом Майрон глотает. И что совсем неожиданно - расслабляется.
— Не новость, ты прав. - невпопад вставляет он, не задумываясь, нужно ли это мнение Четвергу и рассеянно размышляет о собственной внешности. Не то чтобы Майрон сам себе казался исключительным - вовсе нет, но он ещё ни разу не встречал кого-то, кто был бы похож на него как две капли воды. С такой же бледной, почти что белой кожей и сердито сведёнными на переносице бровями.
С некоторым запозданием и подкатившим к горлу комом раздражения, Майрон понимает, что Четверг говорит правильные вещи. Это странно слышать. Странно слышать хороший совет от человека, которого он многие годы считал раздражающим и непроходимо глупым. Только выйдя из под крыла Тины, он наконец прозрел, понимая - в боевом отделе работают не только бараны, способные вышибать двери своими могучими лбами. Майрон сглатывает и рассеянно, почти что вскользь замечает, что в этот самый момент произнёс в честь Четверга защитную речь. Впрочем, повторять её вслух он совсем не собирается.
По крайней мере, точно не сейчас. Сейчас лучше сесть: он сделал не больше трёх глотков, а алкоголь уже начал клубиться густым дымом в голове, отсекая разумные мысли и подкидывая те, о каких он никак не собирался говорить. Уж тем более, в такой компании. И будь здесь Аркан - то это было бы, пожалуй, совсем другое дело.
Диван, что напротив Четверга, принимает Майрона горой подушек, в которых он утопает практически моментально и сползает, будто с накатанного пологого склона. Он чувствует себя лыжником-неудачником. Майрон ставит бутылку на стол, на самый край, чтобы забрать минутой после и вздыхает, прежде чем бережно переложить пару подушек со своей стороны дивана на соседнюю, а ещё парочка сами падают на пол и окинув их скептическим взглядом, Майрон решает не поднимать - сползшие с бёдер штаны кажутся ему проблемой более насущной. Он приподнимается, подтягивая их и наконец садится как положено, подгибая под себя одну ногу. Ноги у Майрона мёрзнут и он задумывается на мгновение, испытывая непреодолимое желание растереть их ладонями. Вместо этого он делает ещё пару глотков и алкоголь, непривычно крепкий, приятным теплом растекается по телу. И, может быть, оставляет после себя немного расфокусированный взгляд.
— Жарко сейчас всем. - спокойно изрекает Майрон, покачивая бутылку двумя пальцами. На Четверга он старается лишний раз не смотреть - прозрачное горлышко притягивает взгляд, отсекая и хлам, разбросанный по гостиной, и хозяина квартиры тоже. Сиплые нотки в голосе Майрона не удивляют - с такими-то заданиями и простыть в Предместье на деле элементарно. А потом он вдруг кашляет, краснея до самых кончиков ушей: — Я имею в виду то, что в последнее время работы стало больше. Накатывает как снежный ком.
Он и сам не знает, что ответить. Майрону не хочется говорить по душам - к этому он привыкал последний год и всё никак не мог свыкнуться со звучанием собственного голоса. Ещё года полтора назад он всегда отзывался коротко и сухо, а теперь говорил больше, чем когда-либо. Майрону кажется, что его слишком много и он кашляет ещё раз, не слишком уверенно качая головой: — Дело не в имени, а в последствиях. К тому же, если это человек, способный принимать чужой облик, то мной он может и не ограничиться.
Он делает ещё один глоток и тихо фыркает, взглядом ища ответы на самом дне бутылки.
Ответы - которых там, разумеется, нет.

Ещё несколько глотков сужают мир до размеров гостиной и Майрон понимает, что ему лучше не вставать, если он не хочет, чтобы алкоголь ударил в голову, выбивая из равновесия в самом буквальном смысле этой фразы. Он представляет, как покачивается и ухает вниз. Хорошо, если снова на диван - по крайней мере, это можно будет считать за мягкую посадку. Хуже - если на пол. И совсем отвратительно, если в чужие руки, небрежно подхватывающие и удерживающие на месте. Майрон уверен, что в этот момент ликование можно будет не то что увидеть, а прочитать на лице Четверга. И ему совершенно не нравится подобный сценарий. Не нравится, пусть на несколько томительных секунд ощущение ладоней, смыкающихся на спине приводит Майрона в замешательство - он отмахивается от сладкого предвкушения будто от назойливого насекомого и коротко вздыхает. Только этого ему и не хватало.

Майрон приподнимает бутылку, расслабленно держа её в кольце из нескольких пальцев и задумчиво водит по губам горлышком. Губы чуть жжёт - они горячие, налитые ярко-малиновым цветом и стекло, пусть даже чуть согретое, приятно холодит каждым прикосновением. Майрон знает, что пьянеет очень быстро и это именно та причина, по которой он воздерживался от алкоголя много лет. Может быть, ещё дело в том, что он совершенно не умеет пить и совсем не хочет обучаться этому искусству. Он лениво размышляет об этом, поворачивая голову и смотрит за тем, как с собственной одежды стекает влага: она уже собралась под стулом у выхода небольшой лужицей, поблескивающей в тусклом освещении как гладь компактного карманного зеркальца. В какой-то момент ему стыдливо хочется предложить навести в комнате порядок. Просто, чтобы как-то отплатить за доброту.

Но то, что говорит Четверг, выбивает из мутного сознания Майрона всякие мысли о благодарности. Он цыкает - прямо в горлышко и звук получается слишком громким. А потом бросает с заметным раздражением: — Не нравится, только если ты не преступник, пользующийся чужой внешностью как прикрытием.

Ему хочется сказать: «я знал, что ты поддержишь преступника только затем, чтобы уязвить меня». На языке у Майрона крутится множество неприятных, гнусных слов и он проглатывает их только потому, что Четверг продолжает говорить. Его громкий голос всё ещё кажется раздражающим и резким, но алкоголь сглаживает впечатления и заставляет Майрона слушать сейчас. Пусть в любой другой момент он не стал бы вовсе.

Потом он затаивает дыхание, понимая, что Четверг - этот странный парень из боевого отдела, который только и делает, что отпускает дурацкие шутки и размахивает руками, словно какой-то фокусник, изливает душу. В словах Четверга ни грамма издевки и этого достаточно, чтобы паранойя Майрона опустила голову, затаившись до более удачного момента. А Майрон делает ещё один глоток - на этот раз медленно, прокатывая жидкость цвета пшеничного колоска на языке. Текила больше не обжигает язык, потерявший чувствительность к вкусу и её приятный запах заставляет втянуть носом воздух. Майрон глотает, вытирая уголок губ подушечкой большого пальца. И наконец поднимает взгляд на Четверга.

— Мне безразлично, кто он такой. Но если есть хотя бы какая-то вероятность того, что он принесёт неприятности людям или репутации гильдии... — Майрон запинается, наблюдая за тем, как Четверг отставляет бутылку в сторону и необычайно лёгким движением стягивает с себя футболку. Он явно не стесняется, а Майрон стыдливо краснеет. Он не отводит взгляд, стараясь унять румянец, выступивший на щеках. Это практически испытание - он выдерживает его на «отлично».

Горлышко застывает у нижней губы, давит едва ощутимой прохладой стекла.

— У тебя красивое тело. — произносит Майрон прежде, чем успевает подумать и собственные слова почему-то кажутся единственно верными. Это не «ты хорошо сложен» и совсем не «ты даже внешне - хорошая иллюстрация на любого сотрудника боевого отдела». Всё это слишком длинно, слишком сложно для сознания, замутнённого алкоголем. Майрон боится забыть и потому - да, он действительно произносит именно это.

И не врёт.

Отредактировано Майрон Мэйнард (2018-04-13 17:30:29)

До Майрона всё доходит с запозданием. В какой-то момент он понимает, как именно это звучит. Удивлённо моргает - удивлённо лишь самому себе - и подаётся вперёд, размыкая было губы, чтобы сказать что-то вроде: «прости, ты не так понял» или «я совсем не это имел в виду». Он дёргает рукой и горлышко бутылки неприятно соприкасается с виском. Потом цыкает, на секунду теряя мысль и вздыхает с облегчением, потому что Четверг, кажется, понимает - кто бы мог подумать - всё правильно. По крайней мере, не смотрит подозрительно и испытующе, не щурится и не фыркает презрительно на этот неожиданный интерес. Хотя и не интерес это вовсе. Майрон просто умеет признавать мужскую красоту и ценить её так же высоко, как женскую. Кто виноват, что вместо плавных изгибов ему нравится ощущение сильного тела под пальцами? Наверное, виновато воспитание. Точно оно. Майрон встряхивает головой, отгоняя навязчивую мысль и светлая, практически белая прядь спадает на лицо, щекоча лоб тонкими кончиками. Он тянется поправить её, но вдруг передумывает, откидываясь на спинку дивана и делая ещё один медленный глоток. Пусть остаётся так, хоть в кои-то веки.

А потом, Майрон опускает руки, чуть шире разваливаясь на диване и расслабленно покачивает бутылкой, оказавшейся между ног - стекло едва ощутимо задевает правую икру и мажет округлостью дна по обивке. Есть для Майрона нечто странное в этой позе, что-то слишком расслабленное и он фыркает, наблюдая за Четвергом. Взгляд его останавливается на изгибе кадыка, да так там и остаётся: словно завороженный, Майрон следит за тем, как кадык опускается с каждым глотком и вновь возвращается на место. Желание потрогать его кончиками пальцев всё ещё - здраво - кажется ему неуместным и, похоже, пора прекращать пить. Майрон знает, как называется это ощущение. Например: «тебе уже хватит».

И, если так посмотреть, с этим трудно не согласиться.

Улыбка Четверга - самодовольная и широкая, необычайно заразительная Майрону не нравится и он поспешно отводит взгляд, чувствуя, как до сих пор румянец пламенем горит на щеках. От этого не спасает даже алкоголь, который, казалось бы, должен раскрепостить, сделать свободнее и потому, Майрон искренне ненавидит своё слишком отзывчивое тело. Или чувствительное - вернее, наверное, так.

— Это вообще нормально, так собой гордиться? — ворчит Майрон и понимает, что звучит это смущённо и слишком неуверенно. Да, он не похож на заместителя. Он знает, что не рождён для лидерства и может лишь идеально исполнять чужие приказы, со скрупулёзностью, присущей лишь истинному перфекционисту. Или законченному зануде, как уверяет большинство.

— Но это действительно хорошо. — Майрон готов зажать руки между ног, только бы снова не потянуться к бутылке. Он всё ещё контролирует свои движения и лишь едва заметно дёргается. Дёргается, но руки остаются на прежнем месте. Колени тоже и это можно считать за успех. — Хорошо, когда есть, куда возвращаться.

Он говорит это спокойно, без намёка на тоску или грусть, но всё равно чувствует, как внутри покалывает старое, уже почти что забытое чувство ностальгии по прежним временам. Временам, часть из которых он не помнит и почему-то не горит желанием вспоминать. Словно там, в глубине дворцов памяти, хранится нечто страшное - то, о чём не стоит задумываться, чтобы не обжечься ненароком.

Когда Четверг окликает, Майрон вздрагивает и поворачивает голову, смотря из под выбившихся из причёски пушистых светлых прядей. Его волосы почти высохли и теперь забавно, как-то совсем по-домашнему пушатся, мешая смотреть через плечо. Майрону хочется на них подуть, но он остаётся недвижим. Только отвечает чуть задумчиво: — Никогда бы не подумал, что услышу слово «правило» из уст такого человека как ты.

Это не кажется Майрону оскорблением. Нет, он совсем не хочет обидеть и замечая, как Четверг прихватывает ещё две бутылки и разворачивается, грозя снести что-нибудь на своём пути, Майрон сползает на диване, будто хочет спрятаться. Спрятаться не получается совсем - Четверг опускается рядом. И Майрону совершенно нечего на это возразить.

А потом он теряется вовсе.

Когда Четверг облизывает палец и ведёт по запястью, Майрон думает не о том, что ему противно - потому что всё с точностью да наоборот - и совсем не о том, что в действительности так и следует пить текилу. Он размышляет о том, что у Четверга крепкая хватка и требовательные пальцы. Поднимает непонимающий взгляд и как-то совсем запоздало кивает: — Хорошо.

Он сам никогда не пил текилу по правилам. Хорошее ли это время, чтобы начать?

И всё же, Майрон в точности повторяет каждое движение. Не наклоняется, нет - приподнимает руку к лицу, широко слизывая мелкие, чуть подтаявшие в слюне кристаллы соли, опрокидывает в себя стопку и прокусывает дольку лайма, сожалея о том, что алкоголь притупляет ароматную кислинку фрукта. Этот ритуал Майрону нравится - он вдруг веселеет, всё-таки зачёсывая волосы назад, пропуская их меж пальцев и только расслабленно выдохнув, понимает, что так быть не должно. Он пришёл сюда не за этим. И нужные ответы уже получил.

Майрон сосредоточенно хмурится и опускает стопку на стол. Вопреки здравому смыслу, одевать мокрую одежду снова ему не хочется. Но не идти же на улицу в этой. — Я благодарен тебе за ответы. А теперь, мне пора.